Алистер Маклин

Золотое рандеву

1. Вторник. Полдень — 17.00

Рубашка моя только по названию оставалась рубашкой. На самом деле она давно превратилась в липкую, бесформенную, пропитанную потом тряпку. Ноги жгла раскаленная сталь палубы. Распухающую голову все сильнее сжимал кожаный обруч белой фуражки, неуклонно приближавшийся к своей мрачной цели: содрать с меня скальп. Глаза слепил голубой блеск солнечных лучей, отраженных металлом, водой и выбеленными зданиями порта. Мучила нестерпимая жажда. Я чувствовал себя до предела несчастным.

Несчастным был я. Несчастным был экипаж. Несчастными были пассажиры. Несчастным был и капитан Буллен, и это последнее обстоятельство делало меня несчастным вдвойне, ибо, когда обстоятельства восставали против капитана Буллена, он неизменно перекладывал бремя их тягот на плечи своего старшего помощника. Его старшим помощником был я.

Склонившись над поручнями, я прислушивался к скрипу тросов и следил, как грузовая стрела с трудом поднимает с причала тяжеленные контейнеры, когда кто-то коснулся моей руки. Опять капитана принесло, подумал было я, но потом осознал, что, хотя у капитана Буллена и хватало причуд, употребление духов «Шанель» № 5 в их число не входило. Скорее, это мисс Бересфорд.

Так оно и оказалось. Аромат духов, изящное белое шелковое платье и та лукавая, чуть завлекающая улыбка, которая сводила с ума почти всех офицеров корабля, но меня лишь раздражала. У меня есть свои слабости, однако высокие, холодные, утонченные, язвительные светские молодые дамы к ним не относятся.

— Добрый день, мистер старший помощник, — приветливо пропела она. У нее был нежный, мелодичный голос, приобретавший едва уловимый оттенок превосходства или скорее снисходительности при беседе с особами низшего ранга вроде меня. — А мы удивлялись, куда вы пропали. Ведь аперитив вы обычно не пропускаете.

— Действительно. Виноват, мисс Бересфорд.

То, что она сказала, было лишь отчасти верно: она не могла знать, что к аперитиву с пассажирами я регулярно выхожу не по своей воле. Инструкции компании гласили, что развлечение пассажиров входит в обязанности офицеров точно так же, как и управление кораблем, а поскольку капитан Буллен ненавидел всех своих пассажиров лютой ненавистью, развлечение это легло опять-таки на мои плечи. Я кивнул на огромный контейнер, зависший над люком пятого трюма, затем на ряд, выстроившийся на причале:

— Боюсь, что не смогу оторваться. Часа четыре еще, по меньшей мере. Сегодня и пообедать-то толком не успел, а вы об аперитиве.

— Оставьте это «мисс Бересфорд», Сьюзен, — похоже было, что из моих слов она выслушала лишь самые первые. — Сколько раз мне надо вас просить?

«Пока в Нью-Йорк не придем», — чертыхнулся я про себя. Вслух же сказал с улыбкой:

— Не надо ставить меня в затруднительное положение. Инструкции требуют, чтобы мы обходились со всеми пассажирами учтиво, почтительно и предупредительно.

— Вы безнадежны, — рассмеялась она. Такая ничтожная песчинка, как я, не могла пробить сверкающую броню ее самодовольства. — И без обеда, бедняжка. Мне показалось, что вы какой-то угрюмый здесь стоите, — она перевела взгляд на матросов, вручную отводивших подвешенный контейнер на предназначенное ему место в трюме. — Ваши люди тоже что-то не проявляют энтузиазма. Угрюмая компания.

Я мельком взглянул на своих подчиненных. Компания, действительно, угрюмая.

— Не беспокойтесь, у них будет перерыв на обед. У ребят сплошные неприятности. Там, в трюме, температура за сорок. Существует неписаный закон: в тропиках днем команда в трюме не работает. И потом, они до сих пор не могут смириться с ущербом. Не забывайте, что не прошло и трое суток после свирепого обыска, устроенного таможней на Ямайке.

Таможня конфисковала у сорока с лишним членов экипажа двадцать пять тысяч сигарет и свыше двухсот бутылок крепких напитков, которые следовало перед заходом в воды Ямайки занести в таможенную подписку корабля. То, что в нее не внесли бутылки, вполне объяснимо: команде строго-настрого запрещено провозить алкоголь. Сигареты же не попали туда ввиду намерения команды по обыкновению с немалой выгодой «толкнуть» питье и курево на берегу. Беспошлинные «белые лошади», «черно-белые собаки» и «верблюды» ходко шли у ямайских друзей животных, всегда готовых щедро вознаградить матросов за умеренный риск, которому те себя подвергали. А тут вдруг впервые за пять лет на вест-индских линиях «Кампари» был обшарен от киля до клотика с безжалостной и неумолимой тщательностью. Это был черный день.

И нынешний не лучше. Утешения мисс Бересфорд, потрепавшей меня по плечу и произнесшей несколько дежурных слов, которые слабо сочетались с насмешливыми огоньками в ее глазах, до меня не доходили. Я уже заметил спускавшегося по трапу с верхней палубы капитана Буллена. Мрачное выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Подходя к мисс Бересфорд, он героическим усилием изобразил на лице некое подобие улыбки и ухитрился даже удержать эту гримасу две секунды — пока проходил мимо нее. Этот шедевр мимического искусства отнял у него столько сил, что ко мне он обратился еще более мрачным, чем был. Человеку, одетому с ног до головы в ослепительно белое, невероятно трудно создать своим приближением впечатление надвигающейся грозовой тучи. Но капитану Буллену это удавалось без особых усилий.

Он был плотным, на редкость крепко сбитым мужчиной, шести футов двух дюймов ростом, с соломенными шевелюрой и бровями, плоским красным лицом, которое не брал никакой загар, и ясными голубыми глазами, не мутневшими при принятии любых доз виски. Буллен бросил взгляд на причал, на трюм, потом на меня — все с тем же беспричинным неодобрением.

— Как идут дела мистер? — угрюмо поинтересовался он. — Без помощи мисс Бересфорд уже не справляетесь?

Когда капитан пребывал в дурном расположении духа, то называл меня не иначе как «мистер». В среднем настроении было принято обращение «старший», а при хорошем настроении, которое, честно говоря, редко бывало у капитана, я неизменно именовался «Джонни-малыш». Я был бдителен и пропустил мимо ушей намек на мою некомпетентность. На следующий день он поворчит и сам признается, что был неправ. Всегда так бывало.

— Не слишком плохо, сэр. Небольшая заминка на берегу, — я кивнул в сторону грузчиков, тщетно пытавшихся зацепить стропами огромный контейнер, шесть на шесть футов в сечении и футов восемнадцать в длину. — Мне кажется, докеры Карраччо не очень-то привыкли справляться с такими грузами.

Некоторое время Буллен следил за грузчиками на причале.

— С такой сноровкой телегу толком не загрузишь, — подвел он, наконец, безрадостный итог. — К шести вы управитесь, мистер?

Песчаную отмель у входа в гавань мы могли пройти только на вершине прилива, в противном случае пришлось бы ожидать еще десять часов.

— Думаю, да, сэр, — и чтобы отвлечь его от неприятностей, я перевел разговор на другую тему: — Что в этих контейнерах? Автомобили?

— Автомобили? Вы с ума сошли? — он скользнул взглядом по беспорядочному скоплению белых домишек города, по крутым темно-зеленым склонам обступавших его холмов. — Да в этой дыре клетку для кроликов на экспорт не смогут сделать, не то что автомобиль. Оборудование. Так по накладным значится. Генераторы, электромоторы, холодильники, кондиционеры. Все в Нью-Йорк.

— Не хотите ли вы сказать, — деликатно уточнил я, — что хунта в качестве объявленной компенсации американским компаниям за некогда реквизированные предприятия отправляет теперь на Север их же оборудование? Воровство у собственного народа?

— Воровством называется акт индивидуального незаконного присвоения чужой собственности, — мрачно отчеканил Буллен. — Когда мошенничеством в крупных масштабах занимается правительство, это называется экономикой.

— Должно быть, у хунты неважно с деньгами?

— А вы как думаете? — проворчал Буллен. — Никто так и не знает, сколько людей было убито во время переворота. А в наше время голыми руками не убивают. Нужно оружие, а оно стоит денег. Кредиты хунте отпускаются в неограниченном количестве. Чтобы тут же вернуть их в качестве компенсации за национализированные предприятия и выплат по процентам. Туристов теперь сюда калачом не заманишь. Так что в казне у них хоть шаром покати.